осетрина, говядина с макаронами, торт, чай, кофе, водка и пять сортов вина (в Белом доме гости должны были довольствоваться одним сортом калифорнийского сотерна)»[723].

Министры иностранных дел встретились 5 февраля у Молотова в Юсуповском дворце. Договорились, что официально конференция будет называться Крымской, что оказалось бесполезным решением — за ней закрепится название «Ялтинская». Второе официальное заседание началось в четыре часа пополудни. Рузвельт предложил обсудить германский вопрос. С расчленением согласились все. Но сколько Германий должно быть после войны, никто обсуждать по-прежнему не был готов. Выработать формулу поручили министрам иностранных дел. О принципе безоговорочной капитуляции и невозможности ведения переговоров с военными преступниками договорились достаточно быстро. Но Черчилль явно был застигнут врасплох замечанием Рузвельта о том, что «он сомневается, чтобы США могли держать в Европе большую армию более чем в течение двух лет после окончания войны»[724]. Это только усилило стремление Черчилля добиваться не только предоставления Франции зоны оккупации, но и включения ее в состав Контрольной комиссии, которая должна была управлять поверженной Германией. Рузвельт был за зону оккупации для Парижа, но против участия французов в Контрольной комиссии.

— Имеется решение Европейской консультативной комиссии об участии в контрольном механизме в Германии только трех держав, — напомнил Молотов.

Министры получили еще один предмет для обсуждения[725].

Затем Майский изложил план репараций: сумма советских претензий — 10 миллиардов долларов; создать репарационную комиссию с центром в Москве. Интерес западных лидеров к обсуждению этого вопроса был небольшим. Черчилля тревожил «призрак голодающей Германии с ее 80 миллионами человек».

На третий день конференции для обсуждения проблемы Германии Иден и Молотов приехали к госсекретарю Стеттиниусу в Ливадийский дворец. Молотов предложил записать, что «союзники в целях будущего мира и безопасности в Европе примут меры по демилитаризации и расчленению Германии». Формулировка была сочтена слишком жесткой, и переговоры забуксовали. Пленарное заседание было посвящено международной организации — обсуждались процедура голосования в Совете Безопасности и состав учредителей. Американцы по-прежнему жестко выступили против принципа единогласия в СБ и против участия в голосовании той страны, которая является стороной конфликта.

— Да, конечно, пока мы живы, бояться нечего, — считал Сталин. — Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Надо выработать такой устав, который максимально затруднял бы возникновение конфликтов между нами.

— Власть международной организации не может быть использована против трех великих держав[726], — поддержал Черчилль.

Ну а затем началось обсуждение польского вопроса, который стал доминирующим в оставшиеся дни конференции. У Сталина и Молотова не было желания включать в состав нового польского руководства представителей эмигрантского правительства, чьи люди внутри Польши фактически вели с советскими войсками партизанскую войну. Москва держала в Польше для противодействия Армии Крайовой три дивизии НКВД. Рузвельт хотел бы видеть в Польше «правительство национального единства». Черчилль заявил, что для него это «вопрос чести». Сталин был предельно серьезен:

— Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию. Вопрос о Польше — это вопрос жизни и смерти для Советского государства.

Сталин отверг идею создания польского правительства в Ялте без поляков, напомнил, что линию Керзона придумали не русские.

— Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон или Клемансо? Этак вы нас доведете до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо[727].

В полдень 7 февраля в Юсуповском дворце встречались министры. «Молотов больше не упорствовал в возражениях против французской зоны оккупации, но рекомендовал, чтобы Франции было разрешено осуществлять контроль только над своей зоной под общим управлением Контрольной комиссии. Иден полагал, что Франция сама должна участвовать в Контрольной комиссии»[728]. Молотову удалось добиться согласия на включение в итоговый документ положения о создании в Москве репарационной комиссии. Он же доложил решения министров на пленарном заседании, после чего снял внесенное в Думбартон-Оксе предложение о предоставлении места в ООН всем союзным республикам:

— Советская делегация считает правильным и справедливым, чтобы три или, по крайней мере, две из советских республик находились в числе инициаторов международной организации. Речь идет об Украине, Белоруссии и Литве[729].

Рузвельт тут же написал записку Стеттиниусу: «Не очень хорошо»[730]. Но президенту очень хотелось создать ООН. А Москва в этом вопросе получила союзника в лице Черчилля, который стремился снять вопросы о представительстве британских доминионов, формально не являвшихся суверенными государствами. «Для всех нас это было большим облегчением, и Рузвельт быстро поздравил Молотова…»[731] Затем вновь вернулись к польскому вопросу, и Молотов зачитал советские предложения: восточная граница по линии Керзона «с отклонением от нее в некоторых районах на 5–8 километров в пользу Польши», западная граница Польши — от реки Штеттин, далее на юг по реке Одер, а дальше по реке Нейсе (Западной). «Пополнить Временное польское правительство некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов». У союзников возникло множество возражений. Черчилль был против того, чтобы «польский гусь был в такой степени начинен немецкими яствами, чтобы он скончался от несварения желудка»[732].

8 февраля очередь председательствовать в Совете министров иностранных дел была за Иденом: «Как только было достигнуто соглашение о том, что конференция Объединенных Наций состоится, министры иностранных дел обсудили, где это произойдет. Все поддерживали Соединенные Штаты, и мы так же сильно, как и сами американцы»[733]. Время конференции установили исходя из того, что среда считается счастливым днем, а британский парламентский график делал наиболее удобным днем 25 апреля. В принципе договорились о приеме двух союзных республик в ООН.

В 15.3 °Cталин и Молотов встретились с Рузвельтом для обсуждения дальневосточных вопросов. Полагаю, результаты получасовых переговоров превзошли ожидания советской стороны. У президента не было ни одной причины защищать итоги Русско-японской войны и Портсмутский мир 1905 года. Выработка соглашения по дальневосточным проблемам была поручена Молотову и Гарриману. Они легко пришли к согласию после того, как в документе появилось обязательство Москвы вступить в войну с Токио через два-три месяца после капитуляции Германии. Болен писал: «Поскольку американцы клевали носом, Советский Союз получил Курильские острова. Более того, соглашение Гарримана — Молотова не содержало перечня островов, которые составляли Курилы… Сомневаюсь, что Молотов сознательно не включил